Все лгут. Октябрята, пионеры, комсомольцы, члены партии, милиция, папы, мамы, братья, идеалы. Александр Койре очень точно подметил: «Современный человек – и здесь мы снова имеем в виду человека в эпоху тоталитарного режима – купается во лжи, дышит ложью, и подчинен лжи в каждый миг своей жизни». И в этом лгущем советском мире одни лишь пацаны, «"мы" улицы», неодураченные дискурсом и дезориентированные бредовыми «пацанскими понятиями» подростки, блуждают в тупиках парадокса, цепляясь за названия городских улиц в поисках пределов обнажившегося влечения смерти, где пространство города становится своеобразной топографией наслаждения.
Парадокс пацана: «Слово пацана истинно. Все остальные слова лгут». Этот парадокс известен с давних пор под названием парадокса лжеца. В классическом варианте он звучит так: «То, что я говорю истинно. Все остальные лгут». Парадокс здесь возникает из-за противоречия. Если то, что вы говорите истинно, то и вы тоже лжете. А если то, что вы говорите ложно, то это опять приводит к противоречию – вы не может утверждать истину. В современном виде это сформулировал Рассел как «каталог всех каталогов не может содержать самого себя». «Пацан сказал – пацан сделал» является попыткой разрешить этот парадокс за счет попытки аннулировать расщепление между словом и актом, и, по сути, гарантией здесь становится сам акт. Пацан становится на место того, кто дает гарантии. Но проблема заключается в том, что когда мы говорим, мы не находимся в измерении акта, а располагаемся в измерении языка и речи, и тех эффектов, которые они производят на говорящее тело. Именно поэтому между актом и мыслью нет связи и «я не есть то, что я говорю».
Этот небольшой теоретический экскурс нужен для того, чтобы разобраться с тем, что такое любая гарантия и на чем она может быть построена. «Гарантия – это прежде всего проблема полноты». Гарантия имеет смысл лишь тогда, когда она внешняя. Но уровне речи нет снаружи, и, таким образом, нет гарантии. Это как если бы внутри был бы знак, что это «истинно». Это есть функция, которую Лакан назвал «Именем Отца». Это функция, которая заставляет верить, что внутри имеется знак того, что это работает, знак того, что ничего не «не хватает». Следствием этого парадокса является то, что истина на уровне речи не может быть гарантирована речью. «Структура языка, знание, мысль, порядок вещей, общество, оказались в своем основании, неконсистентными, не обоснованы». Это означает, что ни одна система, не может доказать свою основательность, прибегая только к самой себе. Другим следствием несуществования гарантии и стало изобретение Лаканом понятия дискурса во множественном числе, т.е. «мы не можем больше говорить о речи в общем, или структуре в общем, но мы должны говорить о речи, согласно определенному типу использования языка, или о структуре, основанной на определенных постулатах, или обществе согласно определенной социальной связи, т.е. согласно определенному дискурсу». Другими словами, любой социальный порядок, структура, система представляет собой лишь замещение на месте отсутствия гарантий.
Что касается уровня речи, коммуникации, то ей можно только доверять и никогда нельзя быть уверенным до конца, что она истинна. И в этом случае, если мы способны в детстве обмануться гарантиями, поверить в Другого, то наше самое внутреннее и интимное становится внешним, экстимным или, если хотите, бессознательным. Жизнь становится не жизнью по понятиям-фикциям, но жизнью по бессознательному, структурированному как язык и подчиненному чистой логике. Лакан показал значимость парадокса для говорящих существ и очертил его последствия в том, что он назвал формулами сексуации, т.е. тем, что представляет собой функцию предела наслаждения у говорящих существ. Другими словами, есть связь между тем, как говорящее существо позиционирует себя в этом парадоксе, на месте исключения или нет, одурачивается ли говорящее существо несуществующими гарантиями и модальностью его наслаждения.
Пацанские понятия – это, по сути, бред гарантий в мире беспредела. Эта система понятий сформировалась с проникновением в сферу массовой коммуникации «преступного кодекса поведения». Стивенсон очень точно подмечает: «Можно с уверенностью предположить, что новые социальные потрясения и кризисы снова неизбежно приведут к выдвижению фигуры бандита на передний план общественной жизни». Эта фигура бандита держится на том, что можно было бы обозначить как «портрет воина в человеке». «Портрет воина» одевает слова пацана.